Я рассмеялся:
— Похоже, звучало как на его кассете.
Она уставилась на меня:
— Ты о чем? Какая кассета?
Я немедленно почувствовал, что это тема, от которой мне лучше бы держаться подальше.
— Просто кассета, которую он для меня ставил. Последний раз, когда я был у вас в доме.
— Что ты имеешь в виду? Это то, над чем он сейчас работает?
— Ну, наверное, да, — голос у меня был сдавленный, как у Гэри Купера.
— Ты разве ничего из его последних работ не слышала?
Она издала смешок:
— Шутишь, что ли? Он думает, я только несчастья приношу. Он боится, что если я хотя бы взгляну на какую-нибудь из его драгоценных кассет, она тут же автоматически сотрется или что-нибудь в этом роде. Удивительно даже то, что он тебе ее ставил.
— Ну, я-то ему нравлюсь.
— Угу, похоже на то, — ее пальцы побарабанили по крышке пианино. Казалось, она что-то заподозрила и сейчас ожидала лжи. — Ну и как она тебе?
Я пожал плечами:
— Не так плохо, как я ожидал.
— Хочешь сказать, хорошая вещь?
— Нет, что хорошая, тоже не скажу. Над ней еще работать и работать. Вот, например, кое-чего важного там до сих пор не хватает — вокала.
— Нет вокала?
— Пока нет.
Она колебалась:
— Но это — песня? В смысле, нормальная песня, а не просто звуковое месиво?..
— Ну сначала там именно звуковое месиво, а потом оно переходит в нормальную песню.
Она казалась странно заинтересованной, словно я описывал ей никогда не выходивший фильм с Джеймсом Дином.
— А он говорил, кому планирует отдать партию вокала? — Вопрос прозвучал с восхитительной обыденностью, но у меня в мозгу от него словно бомба взорвалась.
— Думаю, он собирается наладить отношения с Луизой…
Она фыркнула:
— Еще чего.
— В какой-то момент он упоминал Карен Карпентер…
— Я серьезно.
— Он, вроде бы, тоже. Еще он упоминал Джоплин. Или, вроде бы, Маму Касс. Думаю, Минни Рипертон в его списке тоже не на последнем месте…
— Скотт…
— Да я правда не знаю. В любом случае, там дорога еще долгая. Он пока что и слов-то не сочинил. С его темпами это займет еще лет десять.
Боже, каким идиотом я себя чувствовал! Почему я боялся сказать ей, что на самом-то деле композиция была замечательной? Неужели я думал, что она тут же бросится обратно, умоляя его позволить петь ей?
Я что, настолько сомневался? Или думал, что она такая дура?
— Ну что ж, зато ты можешь быть уверен вот в чем, — она поднялась и направилась в кухню. — Как бы эта композиция ни была хороша сейчас, он будет мудохаться с ней, пока не испортит ее напрочь. Половина его проблем именно в этом, сам знаешь. Он просто не знает, когда нужно остановиться.
Она подошла к плите и проверила мясо.
— Ну что ж, всегда есть шанс, что он упадет замертво до того, как все окончательно испортит, — сказал я. — И тогда она выйдет как его посмертный шедевр.
Она втянула носом мясной аромат:
— Что, действительно так классно, а?
— Если только тебе нравятся «Edsels», — я обнял ее сзади.
— Ну так они сейчас стоят недешево, да? В среде коллекционеров.
— Вроде бы да. Правда, достать отдельные вещи — проблема.
Я поцеловал ее в шею. Она положила ладонь мне на руку, словно давая понять — разговор еще не окончен.
— Скотт, помнишь кассету, которую ты завозил тогда к нам домой?
— Да, — в горле у меня снова пересохло.
— Ты ее слушал? — в ее голосе был страх.
— Нет, времени так и не нашлось, — ответил я как можно спокойнее. — С ней просто путаница вышла. Предполагалось, что там записана его музыка. Но он позвонил мне в студию и сказал, чтобы я ее не слушал.
— Он объяснил, почему?
— Нет. Не совсем. Просто сказал, что там записано совсем другое.
Я почувствовал под руками дрожь ее тела. Она выскользнула из моих объятий, беспокойно огляделась в поисках, чем бы заняться, и наконец занялась бутылкой с вином.
— Хорошо, что ты ее не слушал, — сказала она, стоя ко мне спиной и обдирая фольгу с горлышка.
— Это почему же?
— А, да там совершенно стыдный материал, который я записала очень-очень давно. Году в шестьдесят девятом. Отстой полный, просто ужасно. Для соло-альбома, который так никогда и не вышел.
— Если серьезно, то очень жалко, что я эту кассету не послушал. Не могу представить себе, чтобы то, что сделала ты, не было бы по меньшей мере потрясающим, хоть в какой-то степени.
— А, ну есть много такого, о чем ты не знаешь.
Есть ли? И хотел ли я знать?
— Он привык, что я кончаю в самых невообразимых раскладах.
Привык? Еще тогда, в шестьдесят девятом? Неужели запах духов на двухъярусной кровати сохранился там аж с шестьдесят девятого года?
— Да уж, еще бы, — ответил я как сумел беззаботно и поднял крышку посудины с мясом. Вырвался клуб пара, пахнущего бургундским вином.
— У-у, как вкусно пахнет, — сказала она и обняла меня сзади, прижавшись ко мне, вжавшись в меня, словно искала убежища, где можно было бы ни о чем не думать.
— Ага, очень, — согласился я. И поцеловал ее.
После ужина мы уселись на кожаном диване и смотрели по телику фильм «Гиджет».
Смеялись не переставая, на разные голоса добавляли в диалог всякие дурацкие реплики. «Ой, Мундогги, — бойко тараторила она голосом Сандры Ди, — плевать я хотела на серфинг. Я всего лишь хочу, чтобы ты у меня отсосал». «Да ладно тебе, Гидж, — отвечал я голосом Джеймса Дарена под унылый средний план, — он у меня твердый, как утес, и никто нас не видит». Закончилось все тем, что мы катались по дивану и хохотали до боли в животах. Я уже не помнил, когда последний раз так веселился — по-глупому и от всей души.