Инжектором втиснутые сны - Страница 47

И тут я обнаружил источник вони. Забытый на столике, небрежно прикрытый фольгой, предназначенный к отправке в холодильник, но забытый в обычной для мамы спешке при отъезде. Я приподнял фольгу и обнаружил небольшой зловонный кусок гнилого мяса.

— О Боже. Это еще что? — спросила Шарлен.

— Судя по виду, человеческое сердце. Боюсь, мама чересчур увлеклась всей этой мезоамериканской ерундой.

— Фу.

Наверное, когда-то это было жаркое. Зажав покрепче нос, я осторожно взял блюдо, вышел к наружному мусорному ящику и кинул в него и блюдо, и то, что на нем лежало. А когда вернулся, Шарлен вовсю прыскала освежителем воздуха «Визард», и вот тут я едва не сблевал. Даже не знаю, что было хуже — вонь протухшего мяса или этот тошнотворный цветочный запах.

— Прекращай это дело, у меня на него аллергия, — сказал я и открыл окно кухни, чтобы проветрить помещение.

Мы перешли в гостиную, но вонь «Визарда» уже успела пропитать все комнаты. Я щелкнул настенным выключателем, свет залил этот пустой аквариум. Комната оказалась запущена гораздо сильнее, чем я помнил по своему последнему визиту: обветшавшая потрескавшаяся датская мебель, пачки книг и бумаг на полу твердого дерева. Виднелись также знаки камерной прощальной вечеринки: грязные стаканы, ссохшиеся орешки арахиса и брошенный на кушетку мамин бюстгальтер.

— Это чье? — улыбнулась Шарлен, указывая на бюстгальтер.

— Думаю, ацтекское. Четырнадцатый век, вот-те- крест.

Шарлен фыркнула:

— По мне, это больше похоже на позднеамериканское. Времен династии республиканцев. До ядерной войны. Вероятно, «Мэйденформ».

Я рассмеялся и шагнул к бару.

— Так ты шутил насчет того, что у тебя мама — коммунистка, да?

— Ага, политикой она совершенно не интересуется. Ей до современности нет никакого дела. Ее волнует только прошлое. Думаю, последний раз, когда она потрудилась пойти проголосовать, она заполняла форму на языке Кецалькоатля.

В баре оказалась только одна бутылка — «Jim Bean» на четверть галлона, в которой виски оставалось где-то на дюйм.

— Хочешь выпить?

Шарлен кивнула:

— Неплохо бы.

В бутылке плавал окурок.

Мы грустно посмеялись, и я отправился в сортир. Когда вернулся, Шарлен не было у бара, где я оставил ее. Сдвижная стеклянная дверь во внутренний дворик была открыта. Я услышал скрип и увидел, что Шарлен сидит на голубых садовых качелях. Они стали скорее серыми, чем голубыми, но все же это были те самые качели, на которых двадцать лет назад мы с Черил занимались любовью. Шарлен даже сидела на них так же, как тогда Черил: ноги скрещены, одна рука закинута на спинку сиденья; она слегка покачивалась и ждала, когда я присоединюсь к ней. Ржавые пружины скрипели хуже цепей.

— Здесь так мило, — сказала она.

Я вышел из дома:

— Я бы на твоем месте не садился на них.

— Почему?

— Это рухлядь. Цепи вот-вот оборвутся.

Она качнулась чуть сильней:

— Вроде все в порядке.

— Это да. Пошли, — я взял ее за руку и попытался поднять.

— Пошли — куда? Мне здесь нравится. Так чудесно. И звезды видно.

— На хрен эти звезды, — я поднял ее на ноги. Она засмеялась, не понимая причин моей настойчивости.

— Скотт…

Мы поцеловались. Сначала нежно, потом страстно. Позади нее продолжали поскрипывать качели.

— Пошли в комнату отдыха, — предложил я.

Она рассмеялась:

— Готова поспорить, это у тебя любимая фраза.

— Не совсем. Ты первая девушка, которую я привожу домой.

Она все еще улыбалась:

— Я давно уже не девушка, Скотт.

— Это давно уже не дом.

Входя в дом, я оглянулся, и передо мной возникла картинка двадцатилетней давности: там стоял мой младший братишка с использованной резинкой — уже высушенной солнцем, с налипшими на нее веточками — той самой резинкой, которую я надевал, когда мы с Черил занимались сексом на качелях. Ясно был виден аккуратно срезанный руками Черил кончик. «Эй, пап, что это?» — закричал Билли отцу.

Качели продолжали поскрипывать, несмотря на то, что уже остановились, а мы с Шарлен вошли внутрь. Я задвинул стеклянную дверь.

В теплом свете лампы под приглушенно-янтарным абажуром комната отдыха выглядела не так уж плохо. Мы устроились на покрытом пледом диване — именно на нем я потерял свою девственность. Я боялся, что она по-прежнему валяется где-то тут, за подушками, вместе с мешковатыми трусами и темными чипсами «Фритос» — ну и черт с ней. Дом кишел ностальгически-сексуальными воспоминаниями; не было в нем такого места, где мы с Черил не занимались бы любовью.

Я включил старенький телевизор «Магнавокс», по которому на канале MTV показывали Освальда. Это было, по крайней мере, в тему. В холодильнике нашлось немного пива. Весь следующий час мы потягивали пиво и разговаривали; на заднем плане — MTV.

Я рассказывал ей о матери, о нелепой случайности, в результате которой отец погиб на слете бойскаутов в шестьдесят девятом. Она — о своем унылом детстве в Аркадии, «настоящей дыре», о том, как Деннис спас ее от тоскливой беспросветной жизни.

Она прервалась, когда пошла запись со Стиви Никс, и принялась всматриваться в экран, на котором Стиви металась по сказочным викторианским комнатам, выставляя напоказ чувственное горло.

— Как по-твоему, сколько ей лет? — спросила Шарлен.

— Не знаю. Пятьдесят?

Она игриво шлепнула меня:

— Я серьезно.

— А по-твоему, сколько? Около тридцати пяти, ну или вроде того. Выглядит она неплохо, да? Я так понимаю, она соблюдает диету и регулярно дематериализуется.