Инжектором втиснутые сны - Страница 19

Шарашимся — до потери мозгов.

Я поставил «В-52», вышел и положил кассету на стол в холле. Так что если Большой Уилли приедет за ней, я смогу уболтать его перейти из моего верного святилища — стеклянного купола — туда. Просто на всякий случай — вдруг ему захочется потренироваться вязать узлы.

Часы шли, но никто так и не явился. Я подсознательно ожидал еще одного звонка, но по телефону были обычные дела: вечные романтические посвящения; фанат, жаждавший послушать что-нибудь из группы под названием «Fuck» — либо это была шутка, либо какая-то местная панк-группа, о которой я ничего пока не слышал; красочная увертюра одинокого санитара; скабрезная заявка на «Misty» («Ни за что, детка, ползи назад в свою клетку»); и юная латиноамериканка, которая только что разругалась со своим парнем и проглотила штук тридцать колес. Я выспросил у нее адрес и передал его парамедикам в Пико-Ривера. Вот и доброе дело этой ночью сделал.

Было уже почти шесть, а за кассетой так и не пришли. Утренний ди-джей Эдди, ухмыляясь во весь рот, влетел в студию, напомнив мне, почему я предпочитаю ночные смены:

— Эй, смотри, что я нашел в холле! — он держал кассету.

Я забрал ее.

— Ага, это моя, — опускаться до объяснений я не стал.

— Доброе утро, Лос-Анджелес! — заверещал он в микрофон, пока я выбирался за дверь. — Вперед и вверх, ребята! Начнем-ка сегодня утро с «J. Geils Band»!

Я рванул к лифту, с его успокаивающей «Like а Hurricane» Нейла Янга в «мьюзаковской» версии. В машине я решил, что пора с этим кончать. Я уже двое суток толком не спал, еще не хватало, чтобы Большой Уилли опять приперся к полудню долбить в мою дверь. Я свернул с Сансет на автостраду Тихоокеанского побережья и погнал против общего направления в этот час пик: крыша опущена, из радио летел дребезжащий голос Рэнди Ньюмена, воздух уже раскалился, как в топке. До дома Контрелла я добрался в начале восьмого.

Учитывая время, я рассудил, что они или еще спят, или еще не ложились. Не желая беспокоить их ни в том, ни в другом случае, или рисковать еще одной встречей с их любимцами, я остановился у почтового ящика на воротах и приоткрыл его крышку. Я собирался бросить внутрь кассету, но тут из интеркома сквозь помехи раздался женский голос:

— Да, что вы хотите?

Это была миссис Контрелл. Я поглядел на дом и различил ее силуэт в забранном решеткой окне на верхнем этаже.

— Доставка, мэм. У меня тут коробочка «Коппертон» для Гиджет.

— Вы ошиблись адресом, — у нее оказался стервозный голос байкерской «мамочки». Я представил себе ее телеса и вздохнул.

— Шутка, миссис Контрелл. Это Скотт Кокрэн. Я привез вашему мужу пленку. Он собирался прислать кого-нибудь за ней, но…

— Пленку? Какую еще пленку? — в голосе зазвучали параноидные нотки. Может, она от прелюдина стала вопящим призраком, сиреной, с мозгами, мертвыми, как обломок коралла?

— Кассету. Ваш муж дал мне ее по ошибке.

— Ну… да… но его сейчас нет.

— Ничего страшного. Я опущу ее в почтовый ящик.

— Нет, этого делать не надо, — ворота начали открываться. — Он считает, что из нашего почтового ящика воруют. Лучше занесите ее в дом.

Я затушил окурок и подъехал к дому, где одна из луксорских дверей была открыта.

— Заходите, — позвала она тем же мерзким тоном.

Я быстренько перескочил из машины в дом (собак по-прежнему не было видно). В конце пустого холла я увидел идущий из кухни свет и учуял запах кофе.

— Я положу кассету здесь, на стол, — крикнул я, и тут она вышла из двери позади меня.

— Я заберу ее.

Я обернулся к ней, и мозги вырубило напрочь. Я расплылся в такой улыбке, что зубы засверкали как хромированные, глаза превратились в фары дальнего света, которые тут же взорвались. Моя голова пролетела сквозь ветровое стекло, колесо сокрушило ребра. Какое-то время, показавшееся мне несколькими минутами, я был абсолютно уверен, что вижу перед собой привидение.

Мое впечатление о ней, основанное на ее голосе, когда она пела, было безумным — но оказалось верным: она почти не изменилась. Деннис мумифицировался, да, а Шарлен осталась свежей, будто в шестьдесят седьмом ее заморозили и лишь сегодня утром вернули к жизни. Она словно шагнула с обложки первого альбома «Stingrays»: волосы торчали вульгарными каштановыми патлами, вишнево-красные губы, бледная кожа, такая же, как у Черил, светящаяся юным румянцем даже в жестком утреннем свете. Ее глаза — я никогда этого не замечал, ни одна фотография не передавала этого — были совершенно того же оттенка, что у Черил — такое же бледно-голубое сияние.

Она разбила мне сердце; ее нежные губы изогнулись в легкой саркастической усмешке, так похожей на улыбку Черил. Просвечивающее красно-синее шелковое японское кимоно едва прикрывало бедра, из него выпирали роскошные буфера «кадиллака» пятьдесят восьмого года; торчали упругие соски, показывая готовность к любым коллизиям — и из-за них мне захотелось запрыгнуть за ее руль, подобно Хаду, и гонять, гонять по всему побережью под запах паленой резины, пока у меня не пропадет стояк, и я не выведу из строя ее мотор.

— Так ты, значит, ди-джей, — ангельски произнесла она все тем же стервозным голосом, да еще будто у нее был полный рот жвачки.

— Так ты, значит, греза моей юности, — слышу я собственный голос, хриплый и напористый, как у Бельмондо, подсевшего на дексатрим.

— Сомневаюсь, — ее глаза шарили по моему телу. — У нас неплохо шло с латиносами и дешевыми пижонами. А ты, по-моему, все же из тех, кто заслушивался «Beach Boys».

— Все верно, и такое было. Но время от времени я ездил в скверные кварталы, затоваривался травкой и слушал «Stingrays» на «вибра-сонике» до полного окоченения.