Инжектором втиснутые сны - Страница 12

— Не в отставку. Я ушел вперед.

— Вперед? — я прокашлялся.

— Опередил свое время. Вот почему я тебя слушаю. Хочу знать, чем люди живут сейчас. Хочешь, скажу тебе кое-что?

— Что именно?

— Все это — дерьмо. Все, что теперь выходит. Абсолютно все. Все до единого живут только за счет меня. То, что они делают сейчас, каждая вещь — я все это написал пятнадцать лет назад. Ты это знаешь?

Сейчас, когда он наконец смотрел мне в глаза, мне хотелось, чтобы он отвел взгляд. Если б он приказал мне написать «Свинья!» кровавыми буквами на чьей-нибудь двери, я, пожалуй, не смог бы не подчиниться.

— Это ты в точку, — сказал я, глядя на мусор, плавающий в кофе. — Очень многое из того, что пишут сейчас, вышло из твоих ранних работ.

— Вышло?! — он аж затрясся, как фюрер в бункере. — Вышло? Украдено — вот как это называется! Если б не я, до сих пор записывали бы Гоги Гранта под звук воды из крана! Крутили б микрофоны на шнуре в стиле «дикси»! Да если б не я, вы бы до сих пор Перри Комо и Пэта Буна слушали!

— Вообще-то я тут буквально прошлой ночью послушал новый сингл Пэта Буна. Настоящая порнушная хард-кор-панковская обертка для «Whole Lotta Love».

Неплохо. Я и не думал, что на такое способен.

Деннис уставился на меня, на его виске пульсировала вена.

— Смешно, — сказал он, хотя не смеялся и не улыбался. — Просто охренительно смешно. У тебя отличное чувство юмора. Мне нравится. Юмор — это очень важно.

— Вот тут не могу согласиться. В сущности, я всей душой верю, что если б хотя бы на денек поменять местами Генри Киссинджера и Тоти Филдс последних лет, то…

Он махнул мне, чтобы я помолчал.

— На хрен все это, я не интересуюсь политикой. Слушай, Скотт, есть причина, по которой я хотел, чтоб ты приехал…

— Уверен, что есть, только прежде чем ты продолжишь, скажу тебе — я паршиво выгляжу в мини-юбке и туфельках для танцев.

Тут он взорвался:

— Черт бы тебя подрал, да заткнись же ты, мудак тупой! Какого ты позволяешь себе над этим шутить? Я собираюсь показать тебе такое, такое — изумительное, невероятное, неописуемое! А тебе — все скользкие идиотские подколки!

Эта тирада более или менее стерла ухмылку с моего лица. Я был ошарашен:

— Извини, я не хотел…

— Нет, нет-нет-нет, прости, извини, это я, это все я, — он взял меня за руку, отчаявшийся, несчастный. — Пожалуйста… я просто не привык ко… всякому такому. У меня нервы на взводе. На взводе. Это не ты, это я виноват. Извини. Ну скажи, что ты меня прощаешь. Пожалуйста. Ну пожалуйста.

Он все держал меня за руку, взгляд его упрашивал, умолял. В этом представлении было нечто жуткое, болезненное — и отрепетированное, словно шла игра, в которую он частенько играл с кем-то другим. Но этот вот жалобный взгляд Бемби меня пробрал.

— Ладно, проехали, ничего страшного. По-моему, мы оба устали, так что я, пожалуй, пойду…

— Подожди, — он кинулся к столу, начал лихорадочно перерывать кучи хлама на нем.

— Вот, — он выхватил из груды аудиокассету. — Я хочу, чтобы ты это послушал, — он вдавил кассету мне в ладонь, словно на ней был записан секрет получения дешевой солнечной энергии.

— Что это?

— Это окончательные плоды пятнадцати лет все усиливающейся боли, — благоговейно сообщил он.

— Никаких шуток, — и я внутренне собрался, ожидая нового взрыва.

Но он продолжил в том же торжественном духе:

— На этой кассете — музыка будущего. Она изменит и вытеснит все другие формы музыки. Никогда еще не было создано ничего хоть отдаленно похожего на это. Никогда.

— Я послушаю ее, — сказал я так нейтрально, как только мог.

Тут последовала вспышка бешенства:

— Мне не надо от тебя подачек!

— Я не потакаю тебе, Деннис, — я произнес это как можно мягче.

— Мне не нужно чье-то покровительство! То, что я — гений, не значит, что я не вижу, когда надо мной издеваются.

— Я никогда не стану издеваться над тобой, Деннис. Я ведь на самом деле преклоняюсь перед тобой лет с пятнадцати, — тут я преувеличил, но самую малость. — Твои песни были саундтреками самых ключевых событий в моей жизни…

— Мне неинтересна твоя жизнь, — прервал он, но ярость в голосе уже сходила на нет. — И моя тоже. Прошлое — это ловушка. Поверь, уж я-то знаю, — он попытался издать смешок; вышло что-то вроде сухого бальзамированного кашля. — А ведь многие так про меня и думают, да? Что я застрял в прошлом. Что все, чем я последние пятнадцать лет занимаюсь — это сижу где-нибудь на веранде, слушаю свои старые записи и вроде как заново переживаю дни своей славы. Что ж, они неправы. От правды это — дальше некуда. Пока все эти паразиты и пиявки сосали мою кровь, все они такие, — а я превзошел их всех! Я ушел на много световых лет вперед. Эта кассета — тому доказательство.

— Ну, надеюсь, это не единственная копия, — попытка пошутить.

Он не улыбнулся. Впрочем, и не взорвался.

— Предупреждаю: ты можешь не понять ее.

Вот этого-то я и опасался. Если нынешнее состояние его мозгов хоть о чем-то говорило, мне предстояло неохотно слушать хрипы и скрипы.

— И мне наплевать, что ты об этом подумаешь. Будешь ты над ней ржать, или тебя от нее стошнит — мне по фигу. Я готов к тому, что это не поймут. А на мнение других мне давно уже плевать. Кругом сплошной сброд, все поголовно кретины.

— Угу, я тебя понимаю, — и я двинулся к выходу.

Он последовал за мной, скользнул ладонью по моему плечу:

— Но ты мне нравишься, Скотт. Не знаю, почему, но — нравишься. Ты, похоже, порядочный человек, а это редкость. Город — одни подонки. Богатые и могущественные — подонки, нищие и отчаявшиеся — подонки, неважно, сколько у них чего, но в одном все они одинаковы. Будешь подыхать с голоду — так они вырвут твое сердце и его же подадут тебе на обед.